diana_ledi

И когда у первого поворота
меня обдает взрывная волна,
я понимаю —
это всего лишь
ветер времени моего.

- Я буду играть для тебя. - упрямо сказал мне польско-немецкий спутник.
- Нет, пожалуйста, не надо. - попросила я его.
Мне было очень неудобно, и собирались люди. Люди улыбались, а мне было не до смеха. Иностранцы иногда слишком непосредственные. Польско-немецкий мой знакомый был каким-то абсолютно непосредственным. Иногда до неприличия.

- Надо! - твёрдо сказал он.
Он оглянулся вокруг, увидел некоторое количество людей и поклонился. Люди сразу зааплодировали.
- Леди и джентльмены! - торжественно заявил польско-немецкий спутник. - Я плохо знать язык. Я хочу играть для она.
- Для неё. - кто-то подсказал.
- Для неё! - торжественно сказал он.
и указал на меня пальцем.
Люди одобрительно погудели. Я прикрыла лицо рукой.
- Она... - он пощёлкал пальцами, подбирая слова. - Как слово... Бьютифул!
- Ты что, играешь на саксофоне? - спросила я.
- Я играть! Я играю. Труба, сакс, всё играю. Для тебя.

И снова обратился к людям. Люди, до этого шедшие мимо уличного музыканта, останавливались и радостно организовывали аудиторию.
Уличный музыкант отдыхал и с удовольствием предоставил инструмент польско-немецкому моему спутнику.

- Но я ещё говорить! Леди и джентльмены! Она меня не любить. Она... - он пощёлкал пальцами. - О! Другой мужчина. Любить. Но я буду играть. И она будет меня любить!

Люди восторженно взревели и аплодировали.
Бесплатный цирк на пустых улицах летнего города устраивал всех. Меня не устраивал, я могла встретить знакомых, знакомые могли сделать неправильные выводы - но кто меня спрашивал?

- Но! Найн. - обратился он ко мне. - Не делай смс. Пока я играть, не пиши. Забудь другой мужчина.
Я согласилась. В конце концов некоторое время можно не набирать смс. Хотя я его предупреждала, что я могу показать ему город, но буду параллельно общаться с другим человеком. Я соскучилась по другому человеку - объяснила я ему. Он согласился. Скучать - он понимать, сказал он.
Тогда я, конечно, смеяться.
У него был очень смешной акцент.

Он снова попросил не делать смс, хотя бы пока он будет играть.

- Но! Найн. Не буду. - ответила я.

Он действительно умел играть. Я удивилась. Иностранцы очень непосредственные, очень. Иногда хвастливые. Оказывается, некоторые хвастают не без оснований.
Мы познакомились в дороге. Наши дороги совпадали. Он не знал дорогу, я знала дорогу отлично. Он плохо владел русским и украинским, я была переводчиком.
Он вёз меня, я показывала дорогу, такой деловой альянс, что за вопрос.
И не надо мне про бьютифул, меня это мало интересует, право.
Однако, он увлёкся. Его пора было ставить на место, но обаяние иностранной непосредственности мешало мне быть слишком строгой.
И вот плоды гостеприимства - дорога окончилась, но теперь мне приходится показывать город. А за это для меня играют, и медные звуки красиво звучат в тихом опустевшем городе.
Я не знала, что он трубач.
Я даже не удивилась, когда узнала.

... - Мама, так мы возьмём Витю? - спросила я на следующий день.
- Нет, не возьмём. - ответила мне мама.
Она улыбалась. А мама редко улыбалась мне на людях.
- Почему? - спросила я.
- Есть причина. И она уважительная. Ты успокойся, у Вити всё будет хорошо.

Но больше ничего не говорила. Мама умела молчать как скала, если считала, что мне мне какие-то темы знать рано.
Когда мама уехала, я побежала в детскую палату.
Там не было тёти Любы и её маленькой девочки. И тёти-Любина раскладушка стояла сложенной. Не было в палате и Вити. И я выбежала из палаты в коридор. В коридоре стояли Наташа и манипуляционная медсестра. Врачи и санитарки стояли тоже. И даже некоторые дети стояли там. Они все смотрели в окна.
Я подбежала к окну и тоже посмотрела туда, куда они смотрели.

Там, в больничном дворе, стояла машина. Возле машины тётин Любин муж. И он держал на руках маленькую девочку. А тётя Люба укладывала в машину сумки.
Возле машины стояли Борисыч и красивая врач, его жена.
Там ещё стоял Саня и держал на руках Витю.
Моего Витю!
Потом он протянул его тёте Любе, тётя Люба села на заднее сидение и усадила Витю на колени.
- Куда они его увозят? - закричала я.
- Тихо! - шикнула на меня медсестра Наташа. - Куда надо увозят. Домой.
- Зачем? - спросила я.
- А тётю Любу выписали. И она забрала с собой девочку и Витю. - сказала мне добрая санитарка.

И я побежала на улицу.
Я побежала, чтобы успеть попрощаться с Витей. С моим Витей, который улыбался, когда я входила в палату, кричал "Гу-гу-гу" и требовал, чтобы только я его сажала на горшок!
Я бежала и натолкнулась в холле на Саню. Я об него просто ударилась и заплакала. Но кажется, я уже плакала, пока бежала.
- Пусти меня! мне попрощаться! - кричала я ему.
- Ну, понимаешь, они уже уехали. - сказал он мне виновато.
- Ты знал, да? - кричала я ему. - ты когда знал?
- Вчера. - сказал он мне. - Когда мы сидели за столом, а ты бегала с Витей, нам Наташа сказала.
- Ты предатель! Ты же мог мне сказать! - кричала я.
- Понимаешь... - виновато сказал он. - Мы решили, что если тебе сказать, ты будешь плакать, и Витя будет плакать. Он же тебя любит. А зачем ребёнку плакать? Понимаешь...
- Я не попрощалась. - шипела я.
- Так надо. - сказал он.
- Я ненавижу надо. - сказала я.

- Я ненавижу ваше надо. - шипела я, потому что сильно кричать было нельзя, нас за это ругали, это же больница, в больницах не кричат.
- Я ненавижу тебя. Ты у меня всё забрал. Ты всех переманил. Ты Таню... И теперь Витю. Лекарства ты раскладывал, тебе что, мало было? Так нет, теперь и Витю. И Таню! Ненавижу! Откуда ты взялся... Убила бы тебя.

Он скривился и сказал снова:
- Понимаешь...
- Понимаю, что ты дурак! - закричала я ему снова.
- Дурак. - согласился он.

Но вдруг он как-то вдохнул очень глубоко. И сел на деревянный стул. Здесь в холле стояли ряды таких стульев, скрепленных планкой, как в кинотеатре. И он на один стул сел. И начал заваливаться набок. А глаза его уползли под лоб. И сам он стал очень бледный, почти синий.
- Ты чего? - спросила я грубо.
Он смотрел на меня этими глазами из-под лба и ничего не говорил. Мне стало страшно.
- Эй, ты, дурак! - схватила я его и потрясла. - Кончай пугать. Ты чего? ты чего?

Я снова кричала, теперь уже от страха. Мне было страшно, что если он притворяется, я снова буду дурой, как делал он меня дурой все эти дни. А если он не притворяется, то вдруг сейчас умрёт.

- Девочка, отойди. - сказал мне кто-то.
Это был врач из взрослой терапии. Он пробегал по этому холлу, и увидел, как я трясу Саню.
Врач присел около него на корточки и взял руку.
Потом быстро выпрямился и сказал:
- Зови Наташу быстро. И Борисыча. Бегом!

И я побежала в отделение.
По отделению шёл Борисыч, и это было хорошо.
- Оппа. - поймал он меня.
- Борисыч... - закричала я. - Там, Саня!

И Борисыч быстро побежал. И все уже бежали по отделению к холлу.

... Когда меня выписывали, мой отряд и некоторые мальчики собрались в палате.
- Командир, я поеду в Киев. Я тебе оттуда напишу. - сказала Таня.
Я давно её простила.
Я грустно сидела на кровати. Мой отряд всхлипывал и записывал адреса.
- А когда ты поедешь в Киев? - спросила я у Тани.
- А сегодня или завтра. Как только перестану плохо дышать. - гордо сказа Таня.

- Командир, иди, мама пришла. - сказала медсестра Наташа, входя в палату и тут же начала кричать на всех: - Так! Чего рыдаем? Подумаешь, командира выписывают. Спокойнее тут будет. И кстати, чтоб я вас около подвала и не видела! Развели тут подвальные бегания! Ану подберите сопли!

Я вздохнула и пошла к маме.
Я понимала, что буду дома скучать даже по медсестре Наташе. Я буду стоять у окна и смотреть на летящих грачей, и представлять, что летят они от больницы, и в больнице девочки тоже стоят у окон и смотрят на грачей. И грачи эти будут как привет.
Мама разговаривала с Борисычем и красивой врачом, его женой. Они говорили негромко, но я успела услышать:
- Надо ехать в Киев. Девочка входит в ... - дальше я не поняла, куда я это вхожу. - А там больше возможностей, вы же понимаете.

- Поедем в Киев? - спросила у меня мама, когда мы ехали домой.
Я пожала плечами. Мне было всё равно. Правда, в Киеве будет мой лучший разведчик Таня, может мы и встретимся.
Где-то в Киеве Саня. После того дня мы его не видели. Мы только узнали, что его везли в Киев на каком-то спецтранспорте. Это сказала Наташа. И добавила:
- Не, не жилец.

Мне было жалко Саню, очень страшными были его закатившиеся глаза и как он завалился набок. Но вот уж с кем я не хотела бы встретиться, так это с ним.
Правда, я бы очень хотела, чтобы он был жилец.

... прошло полтора года.
Мы приехали на смотр.
Нет, не так - на СМОТР. Насколько это было важным и почётным - ехать на смотр. И представлять художественную самодеятельность школы.
Я представляла художественную самодеятельность в виде кукольного театра. Нас было много в кукольном театре, он как-то быстро вошёл в моду в нашей школе, и даже стал известным. И всё чаще нам приходилось ездить на смотры, но привыкнуть к этому было невозможно.
Смотр - это был праздник. Больше, чем девятое мая и Последний звнок. И даже почти круче чем Зарница.
В кукольном театре я была ведущей, и исполняла много ролей. Я еле успевала переодевать кукол на руки, и менять голос. А когда выходила ведущей, на моей руке плясал Петрушка. Это была только моя кукла. Ни у кого не получалось так кричать, как кричит Петрушка, даже когда я заболела. А многие пробовали.
Ещё я научилась говорить за Петрушку, почти не разжимая губ. И всем зрителям это нравилось, потому что у всех были хоры и танцы, ещё стишки читали - а у нас было всё то же самое, но ещё кукольный театр.
И мальчики на смотрах иногда даже оглядывались мне вослед, когда я шла по коридорам Дворцов культуры.
А теперь должны были очень оглядываться, потому что я была не в школьной форме и не в пионерской, как многие. А в джинсах клёш и таком джемпере "лапша". Джинсы и джемпер мне купили во Львове, мы были там летом. А ещё на ногах такие туфли на маленьком каблучке - это купили в Киеве, я была там прошлой зимой.
Джемпер обтягивал, и уже выросла грудь. Как-то она выросла быстро и сразу. И давно мне срезали косу. Это тоже было неплохо. И некоторые мальчики оглядывались.
Нет, конечно, брат говорил, что они оглядываются из-за того, что я всегда с Петрушкой на руке. Даже когда не на сцене, а иду по этим коридорам Дворцов культуры.
Но брат, думаю, просто завидовал. Он пробовал говорить за Петрушку, и у него ничего не получилось.

Я шла по коридору Дворца культуры.
- Командир. - услышала я, и не сразу остановилась.

- Командир. - снова позвали, и я оглянулась.
- Привет. - сказала я и покивала Петрушкой, мол тоже говорит привет-привет.
- Привет, командир. - сказал Саня.
Он был почти такой же, то-есть почти не вырос.
- Я видел, как ты выступала. - сказал он и протянул руку, чтобы погладить Петрушку.
Петрушка отшатнулся от его руки и шлёпнул его ладошкой. И мы с ним засмеялись.
- А хочешь мороженного? - спросил он.
- Хочу. - ответил Петрушка.

Мы стояли во дворе и ели мороженное. Мне не совсем удобно было есть, мне мешал Петрушка. И ещё - Саня был такой маленький, а это некрасиво, когда девочка выше на голову.
Ветер трепал мои джинсы.
- А мы все в форме. - завистливо сказал Саня.
Какой-то дядя шёл мимо и чуть не упал, засмотревшись на нас. Мы рассмеялись и сразу стало как-то легко, и ничего, что он ниже меня. мы же не собираемся писать друг другу записки и всякие глупости.
- А нам сказали, что ты не жилец. - сказала я.
- Я жилец. - сказал Саня. - Мне надо.
- Надо, надо... - передразнила я его, и мы снова стали смеяться.
- А кто сказал? - спросил он.
- Да Наташа медсестра.
- А, Наташа. Что она понимает. - махнул рукой Саня. - Мне сам Борисыч сказал, что я буду жилец. А Борисыч много понимает.
- Борисыч да... - сказала я. - А помнишь подвал? Подвал тогда закрыли и всем запретили туда даже подходить.
- А помнишь Таню? - спросил он. - Как она записки ела.

и мы снова смеялись.

- А я тогда не хотел лекарства раскладывать. - вдруг сказал он. - Я просто рано проснулся и вышел. А Наташа меня схватила и усадила раскладывать лекарства.
- А чего ж ты рано проснулся? - весело упрекнула я его и тряхнула своей новой причёской.
- А я привык. Мне братьев надо было в школу собирать. У меня мама рано на работу уходит, а мне их кормить, собирать и в школу отводить.
- И котлеты жарить. - добавила я.

и мы опять расхохотались.

- Солист, где солист? - закричали, и к нам подбежала чужая учительница.
Она схватила Саню за рукав и снова закричала:
- Мороженное! Ты меня в гроб вгонишь! Тебе сейчас петь, а ты мороженное...
и потащила его за собой.

- Ты солист? - только успела спросить я.
- Понимаешь... - сказал он.
- Солист, солист. - закричала нервная учительница. - Идите в зал и слушайте. Нечего здесь бегать.

и мы с Петрушкой пошли в зал.

На сцене стоял хор. Хор был большой, нашей школе и не снился такой хор.
На сцену вышла нервная учительница и Саня. Учительница встала спиной к залу и приготовилась дирижировать хором. Саня встал посередине. Он увидел меня в зале и немного мне улыбнулся.
- Жених? - спросил брат, который оказался рядом.
- Никакой не жених. - возмутилась я. - Мы в больнице лежали.
- Жених, жених... - пропел вредный брат.
- Тихо! - шикнули на нас.

Началась музыка, и Саня запел. Он так здорово пел, что даже мой брат, умеющий съесть бутерброд с колбасой, глядя на дохлую крысу, и постоянно дразнивший меня женихами, затих и уважительно кивнул.

Кругом война, а этот маленький - над ним смеялись все врачи.
Куда годится этот маленький, ну разве только в трубачи. - пел Саня.

А хор подхватывал и пел о том, что трубачу всё нипочём.
Трубач был не жилец, это было понятно с первых строчек, но песня была такая здоровская и санин голос оказался таким звонким, как у Серёжи Парамонова, солиста Большого детского хора, этого Серёжи, главной мечты всех девочек - что если прикрыть глаза, то можно было представить на сцене вместо этого маленького Сани или Серёжу Парамонова, или даже самого героического трубача, о котором сложили эту звонкую песню.

И когда песня закончилась, я вышла из зала, чтобы больше никакой песни не услышать. Чтобы получше запомнить слова и мелодию.

Около входа в зал стояла моя мама и разговаривала с чужой учительницей.
Мама меня не видела, поэтому я могла постоять недалеко и немного послушать.
- И никакого музыкального образования? - спрашивала мама.
- Да куда ему. У него младшие братья, он практически единственный мужчина в семье. Учился бы лучше, так ему некогда. Но хороший мальчик. Надёжный. Правда, очень болеет. Врачи думали, вообще не доживёт. В прошлом году оперировали, теперь снова собираются в Киев на операцию. бедная мать.
- Бедная мать. - покивала мама. - ну а с учёта его сняли?
- Да в том-то и дело, что нет. - ответила чужая учительница.
- Помню эту историю. - улыбнулась мама.
- И если бы был виноват, так он же не взрывал! Он их остановить хотел, потом из костра вытаскивал. А остался виноватым. - улыбнулась учительница. - Ничего, будем снимать. Не надо мальчику биографию портить.

и добавила помолчав:
- Если ему суждена биография.
- Бедные дети. - сказала мама.
- Бедные дети. - согласилась учительница.

Я удивилась. Что-то такое я вспомнила о взрывпакетах, и собиралась спросить у мамы, о ком это она говорила - но выскочил из зала брат, и начал кричать, что наш автобус скоро отправляется.
- Без нас не отправится. - сказала мама, но всё же мы быстро пошли к автобусу. А наши декорации и ширма, и чемодан с куклами уже давно лежали там.
Я сидела в автобусе и размышляла, удобное ли место я заняла, и будет ли мне видна дорога впереди. Потому что я очень любила дорогу впереди, перед лобовым стеклом, и не любила дорогу по бокам, в окне.

Автобус медленно выехал от большой площади перед Дворцом культуры.
- А вот и наш жених. - прошептал громко брат.
- Какой жених? - удивилась я.
- Ну твой, трубач который. Что ж ты с ним не попрощалась, ай-яй-яй.

Я оглянулась назад.
Саня стоял на площади перед Дворцом культуры и смотрел вослед нашему автобусу.
Я пожала плечами и снова повернулась вперёд. Мне совершенно нельзя было реагировать иначе, потому что брат внимательно следил за моей реакций и ошибка в поведении могла стоить мне нескольких лет дразнилок.

Мама села рядом.
- Мама, а про кого вы разговаривали с учительницей? Ну, о взрывпакетах.
- А это помнишь, была история, когда ты в больнице лежала в прошлом году? Там мальчики взорвали пакет на стройке.
- Помню. - осторожно кивнула я.
- Так один из этих мальчиков пел песню с хором, прямо перед нашим отъездом.
- Про трубача? - спросила я.
- Про трубача. - кивнула мама.

... когда я стала совсем большой, я снова оказалась в той больнице. Я была там по важному делу - и почему-то решила зайти в детское отделение.
Мне было тридцать лет, у меня у самой были дети. А в детском отделении ничего не изменилось. И пока я шла к медсестринскому посту, я не могла представить, что там сидит кто-то другой, а не грубая медсестра Наташа.
Я подошла и поздоровалась. Медсестра подняла глаза от листа назначений и сказала:
- О, привет. Чего это ты припёрлась?
- Наташа? - потрясённо спросила я.
- Ну а кто ж? Чего вылупилась? - ответила мне Наташа и рассмеялась.

Мне показалось, она почти не постарела. У неё были такие же длинные руки, ноги, маленькие глаза и громкий голос.
Когда я узнала всё, что мне было нужно по моим делам, Наташа спросила:
- Куришь?
- Курю. - ответила я.
И мы вышли покурить к чёрному ходу, ко входу в подвал. Наташа рассказывала об изменениях в детском отделении. Я спрашивала о Борисыче и его красивой жене.
Потом я вдруг спросила о Сане.
Я спросила, даже не надеясь, что она его вспомнит. Ну, а вдруг? Меня же она помнила.
- Ааааа... Помню вашу войну. - сказала Наташа и глубоко затянулась дымом.
- Помер он. На второй операции помер, в Киеве. Да ясно было, что он не жилец. - сказала Наташа.

- Надежда, я вернусь тогда, когда трубач отбой сыграет. Когда трубу к губам приблизит и острый локоть отведёт. Надежда, я останусь цел, не для меня земля сырая... - шептала я, идя по осеннему больничному парку.

Я эти строчки шепчу иногда. Всю жизнь, с тех пор как их услышала впервые. А когда я их услышала впервые, моя жизнь только начиналась.

... Я нечасто вспоминаю эту историю, как нечасто вспоминаю тех трубачей, что иногда появлялись в моей жизни.
Мне бы взглянуть на всё, что было тогда, взрослым взглядом и понять, как правильно делал этот мальчик, разрушивший нашу, так удачно начинавшуюся войну, и тихо объяснявший:
- Понимаешь...

Я понимаю.
Но всякий раз, вспоминая, я будто снова становлюсь тринадцатилетней девочкой с длинными ногами, руками, косой и носом - о, этот нос... - и обидой.
Я так хотела быть командиром. И чтобы герой со взрывпакетом взял меня за руку и сказал:
- Командир...
и мы бы сделали что-то героическое.

Я вспоминаю эту историю, и всех трубачей, появляющихся в моей жизни только тогда, когда мне плохо, и слёзы на глазах, или тяжёлая сумка на плече -появляющихся только для того, чтобы понести мою сумку, сделать что-то смешное, чтобы высохли слёзы на глазах, или везти по дороге, когда уже кажется, что дорога не состоится...

... тогда мне кажется, что маленький трубач Саня по-прежнему стоит на площади и смотрит вослед автобусу, в котором я уезжаю, глядя на дорогу впереди.
А когда мне становится трудно - он посылает ко мне на выручку своих трубачей.

И кто из нас командир, стоит ещё подумать.

И когда бинтуют меня бинтами,
склонившись у моего плеча,
я ощущаю, как нежно-грубы
руки веселого трубача.

ч.1 - http://diana-ledi.livejournal.com/1043552.html
ч.2 - http://diana-ledi.livejournal.com/1043924.html
ч.3 - http://diana-ledi.livejournal.com/1044058.html
ч.4 - http://diana-ledi.livejournal.com/1044309.html
ч.5 - http://diana-ledi.livejournal.com/1044604.html
ч.6 - http://diana-ledi.livejournal.com/1044987.html
ч.7 - http://diana-ledi.livejournal.com/1045108.html