![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
diana_lediВ тот вечер я опоздала на все автобусы и электричку.
Как обычно.
И, как обычно - я выскочила на окраину города, там начиналась моя дорога длиною в двадцать километров.
Не бзди! - сказала я себе, как обычно.
Действительно, чего бздеть? Не слишком холодно. Теплая осень.
Машинки бегают. Трасса оживленная.
Машинки разные, сидят в них за рулями люди разные, иногда весьма озабоченные, реже - просто ищущие приключений, и это могло бы быть опасно - но я бродяга опытный. С мужчинами я умею разговаривать.
Мужчинами управлять нетрудно. Попадаются, конечно, типы сложные, не желающие укладываться в общие рамки - ну, тогда можно вызвать у них приступ внезапной импотенции - в целях самосохранения. Это я тоже умею.
Нет, не бить, что вы. Как можно бить мужчину? Особо если цель твоя - самосохранение.
Женщины, наше оружие - слово!
Если его цель - совратить тебя, внезапно-вожделенную, а твоя цель - вывернуться и оставить в его руках никоим образом не кусочек блузки, не сумочку, а нечто большее - смутную тоскливую память о тебе...
... то это несложно, скажу я вам. Тренинги проводить не буду. Вы и сами все умеете. Надеюсь.
К тому же моя цель была еще более сложной, чем вывернуться и оставить тоску, добравшись как-то все же домой.
Можно сказать - разветвленной была моя цель.
Как та разветвленная дорога, что ждала меня.
Потому что не бздеть мне можно было километров тринадцать. Там, где трасса культурная, оживленная, межобластная, уточним так.
А дальше нужно было выйти, вежливо поблагодарить, перейти железнодорожный переезд - и бздеть!
Бздеть, дрожа и молясь всем богам, которых вспомнишь. Потому что за переездом начинались семь километров дорожки полевой, сельской, вьющейся среди густых лесополос. Дорожки, ГАИшниками даже нелюбимой.
Дорожка эта проходила между четырьмя населенными пунктами, а население там было специфическим, работающим в основном по обслуживанию тюрем, колоний и поселений. Поселенцы (отсидевшие в тюрьмах и колониях ЗэКа) тоже составляли изрядную часть населения этих пунктов.
Везде люди - скажете вы. И будете правы.
Но людей-то как раз и не было. Потому что каждый поселочек находился далеко от трассы, настолько, что твоего крика в случае чего никто не услышит. А если услышит - побежит быстренько к двери, и запрет ее покрепче.
Преодолевать семь километров приходилось как правило пешком. Автомобили здесь были редки. А те, что пробегали мимо - пробегали мимо. Даже свои, узнав тебя, очень часто пробегали мимо.
Объясняя потом:
- Прости, загружен был.
Все понятно. Дорожка противная. Не принято останавливаться.
Так вот. Цель моя была, как обычно, совершенно шкурной. Подняв руку в начале пути, вычислить такую машину, с водителем которой у тебя проблем будет минимум - и это была программа-минимум...
и сесть в такую машину, водитель которой, прекрасно зная очарование твоих родимых семи километров, скажет:
- Да разве ж я позволю, чтобы вы шли пешком по таким местам!
круто повернет, отходя от своего прямого межобластного маршрута, переедет через этот железнодорожный переезд, и подарит тебе семь километров (для него - четырнадцать, потому что ему придется возвращаться на свой путь праведный, с которого его сбило твое вечернее опоздание и собственная галантность) - и это была программа-максимум, единственно приемлемая для меня.
Скажу вам честно. Опаздывала я часто.
Честно скажу вам - семь километров пешком я ходила редко.
Еще добавлю - мужчины галантны. Чаще всего.
Когда ими правильно управляют. Но ЭТОГО я вам не говорила.
Тренингов не будет. Но, дам подсказку, иногда я простаивала на окраине города час-полтора, игнорируя остановившиеся в мою честь автомобили, качая головой, нет, мол, и не просите, не поеду - ожидая именно тот, который мне и будет нужен, галантный и милосердный.
Как я его вычисляла? А черт меня знает!
Задницей.
Умная она у меня. Иногда.
... В тот вечер стояла я недолго. Нужный мне автомобиль подъехал ко мне мгновенно. Он был спортивный, и очень недешево красивый.
Я не скажу его марку. Не умею. Я только недавно научилась отличать "Запорожец".
Теперь работаю над следующей маркой. У меня много впереди открытий, пока я дойду до Бентли, к примеру.
Одним словом, блистала машинка красотой снаружи и изнутри. Водитель за рулем сидел такой...
ну очень такой.
Нет, вы не поняли. Начну сначала, но тренингов не будет.
Описывать внешность в таком случае бесполезно. Вы сделаете неправильные выводы о моем вкусе, или начнете пользоваться моими наработками, а они подведут, потому что дело не в этом.
Внешность, одежда в таких случаях не имеют никакого значения. Вообще не смотрим на это!
(к примеру, этот водитель был щупленьким, остроносым, одетым в славный свитерок - очень скромный свитерок, оооооочень. Таких свитерков тогда было на область раз-два и все! У моего брата-барина был такой свитерок. В Германии он одевал себя и свою семью, приезжая туда весной, в отличие от Франции, в которую он наведывался осенью, а Новый год любил встречать в Испании)
Итак, ни лицо, ни состояние мышечной массы, ни одежда или же соответствие освежителя воздуха в автомобиле дезодоранту хозяина автомобиля не имеют значения.
Важна готовность к подвигу.
"21.30 - подвиг" - вот что должно висеть на лобовом стекле искомого и ожидаемого автомобиля и на водительском челе.
Вот он едет домой, рыцарь наш, или в командировку, а на лице его написано:
"Блин, скоро вечер закончится, а я еще не совершил свой сегодняшний подвиг!"
Это наш водитель, и наш автомобиль. Берем его смело, распахиваем дверцу, садимся в салон с видом решительным, потому что нас ему Бог послал, как воплощение необходимого для его честной и великодушной рыцарской души, Подвига.
Ну, или готовность к внушению должна быть написана на мужественном лице его - но это уж совсем крайний случай. Подвиг - красивее и благороднее.
Лицо хозяина машинки данной не было лицом рыцаря, изнемогающего в поисках Подвига - например, Прекрасной Дамы, которую нужно спасти сегодня от дракона и притарабанить в ее родовый замок, или хотя бы старушки, которую желательно перевести куда-то, как бы она ни сопротивлялась.
Мой сегодняшний рыцарь к подвигам не стремился.
Он скучающе посмотрел на мою весьма неплохую ногу, с которой я начала восхождение в его машинку.
Потом закурил скромный Кэмел настолько непринужденно, что о его степени внушаемости можно было не думать.
Он был вообще невнушаем. Неуправляем. И не рыцарь.
Спрашивается, почему я села?
Ааааааа.....
Вы таки хотите тренинг?
Тренинга не будет.
А села я потому, что мне так сказала моя задница. А задница моя сказала мне, что именно эта машинка сейчас легко и непринужденно привезет меня к моему родовому замку - без лишних слов и посяганий.
Не бзди! - сказала задница.
Откуда она знала?
А черт ее знает!
Он протянул мне Кэмел, я испугалась (я очень боюсь Кэмел), и достала Данхилл.
Я почему достала Данхилл?
Потому что он тогда был мне по карману. Не потому что я была такой уж богатой, а потому что места знать надо! Такие места, где Данхилл был, и был он тогда недорог.
Водитель хмыкнул:
"Места знаем, небось!" - подумал он.
Я покивала, подумав:
"... но не скажем"
- Да и не надо. - ответил он. - Я - только Кэмел. Я всегда курю Кэмел, даже в самые плохие времена.
- У вас бывают плохие времена? - спросила я, чтобы что-то спросить. Машинально спросила.
- У всех бывают плохие времена. - ответил он спокойно. - У вас вот время для прогулок неважное.
- Кой черт прогулки! - ответила я, не играя, искренне ответила.
Всегда отвечайте искренне. Никогда не играйте. Это говорит вам моя задница.
Лучший рэкет - честность.
Так повторяет для вас моя умная задница - но тренинга не будет...
- Кой черт прогулки! - ответила я с досадой. - На электричку опоздала.
- Бывает. - сказал он. - Я еду в N. А вам куда?
Я назвала населенный пункт с моим родовым замком, который был совсем не по пути для него.
- Я отвезу. - спокойно сказал он.
- Спасибо. - без лишних изъявлений сказала я.
Вы поняли, в чем фишка моей задницы? Откуда она знала?
Поняли - да вы что?
А я до сих пор не понимаю...
Но я ведь совершенно о другом. Я не для Песни Песней о моей Хитрой и Умной Заднице начала этот запев.
... Он мне что-то, кого-то, где-то - смутно напоминал. Словно забытый запах потревожил мои ноздри.
Мало ли кто нам кого напоминает?
Красивая машина проехала тринадцать километров, повернула к переезду, и встала перед шлагбаумом.
Этот шлагбаум всегда закрывался перед транспортом, в котором я подъезжала к нему. Более того, как только я подходила к этому шлагбауму пешком - он тут же закрывался. Я даже не представляю такого, чтобы вот я подъехала - а шлагбаум поднят.
Мой брат-барин (тысячи гектаров земли, парк сельскохозяйственных машин, три села батраков сезонных и полсела постоянных), хулиган изрядный, в таких случаях говорил:
- А, не такой уж он и шлагбаум! - и объезжал его на своем Джипе.
Ааааааааааа.....
Вот вы меня и поймали! Я знаю Джип. Ну, это такая дура на высоких колесах, да? И очень быстрая такая.
Джип я от Запорожца отличу...
Он слушал что-то джазовое. Что-то сложное, авангардное, звучало в его прекрасном салоне...
Потом он покосился на меня, и переставил диск.
- Не надо. - Попросила я, услышав другую музыку и поморщившись.
- Не нравится? - спросил он, как будто ждал такой просьбы.
- Не нравится диссонанс. 40-я Моцарта для вас слишком банальна.
- Ух ты! - восхитился он. - Да, я для вас поменял музыку. То, что слушаю я, не каждый выдержит.
- Ну, да. - покивала я. - Мы, доярки, обычно выше Моцарта не подымаемся.
- Ну, ничего себе доярка! - снова восхитился он, и быстренько оттарабанил дифирамбы моей внешности - тезисно, но с должным восхищением.
- Почему доярка? - переспросил он.
- Ну, в селе живу...
туманно объяснила я.
Мы похохотали.
(Я же не стала ему объяснять, что решительно тороплюсь домой по той еще причине, что у меня корова недоена. Зачем?)
- Я неплохо знаю ваш поселочек. У меня там дружок живет. Бываю иногда. - объяснил он.
- А кто дружок ваш? - спросила я.
Я уже, кажется, знала ответ. Этот дружок был "дружком" у каждого второго - и только потому, что назвать его другом было престижно, и его хотелось называть другом даже тем, чьи имена он вспоминал с трудом. Я проверяла.
Он охотно назвал имя и фамилию дружка. Я кивнула. Ну, да, я так и думала.
- Знаете его? - настойчиво спрашивал он.
- У нас все друг друга знают. Но именно ЕГО знать невозможно. Слишком непростой человек. Я вот знаю его с рождения, выросли вместе - а не знаю, на что он способен - до сих пор!
Он с веселым удивлением смотрел на меня.
- Мой брат. - объяснила я.
- Ничего себе! - развеселился он. - Так это я везу домой сестру своего друга!
- Да вы просто спасаете сестру своего друга от злых зэков, и, может, даже, волков! - наконец повесила я ему на грудь орден за сегодняшний Подвиг.
Ему не нужен был орден, он отмахнулся от осознания Подвига.
- Я бы отвез все равно. Нельзя женщинам ходить ночью по таким дорогам. А скажите...
замялся он.
- Скажите... Вы, наверное, всех там знаете?
- Нуууу... Конкретней? Как ее зовут? - я проявила понимание.
- Не ее. Его. - сказал он и снова замолчал.
Гм...
- Его? Бывает... - я намекнула весело на понимание ТАКОГО вопроса.
Ну, он был тормоз! Мои шутки доходили до него долго. Но падали весомо, и оценивал он их с удовольствием.
Мы снова похохотали.
Перед шлагбаумом бегал местный паровозик, занимаясь маневрированием.
Мы ждали, пока закончатся маневры.
Я слушала его джаз, снова сменивший Моцарта, он думал...
- Я учился когда-то вместе с одним парнем...
- Где учился?
Он назвал учебное заведение.
Я насторожилась.
- Мы жили в одной комнате в общежитии. Не то чтобы дружили, но этот парень - единственный, с кем из однокурсников я хотел бы встретиться. - объяснял он.
Он был явный и страшный зануда. Все понятно. В этом учебном заведении все были занудами. А именно наш поселочек там был представлен тремя парнями, и все они учились на одном курсе.
- Имя, сестра, имя! - не выдержала я.
И он назвал имя и фамилию.
И вопросительно посмотрел на меня - знаю ли?
Я внимательно посмотрела на него, и удивилась.
Я удивилась тому, как меняют людей какие-то пятнадцать лет.
С другой стороны - меня-то он тоже не узнал.
- Понимаешь, Сережа Иванов...
так начала я.
Он подпрыгнул на водительском сидении и удивленно уставился на меня.
- Понимаешь, этот тип тоже личность сложная. Его мне тоже трудно знать досконально, даже за пятнадцать лет совместной жизни я не узнала его - хотя встречу я вам устрою. Если хочешь.
Ну, он был тормоз!
- Аааааа..... Откуда? Вы? Меня?....
... он жил в одной комнате общежития вместе с моим будущим мужем. И всегда так любезно вылетал из комнаты, когда я приходила к ним - забрать очередной чертеж.
Ну, надо же нам где-то целоваться! - по-рыцарски понимал он.
Он на самом деле всегда был рыцарем, да.
Только стеснялся это показывать.
- Так это ты??? Так это я везу домой не просто сестру моего друга, но еще и жену моего второго друга??? - рулил он, восхищенно восклицая.
(я грустно думала, что корова, похоже, останется недоеной)
Корову любезно подоил мой муж.
Непредсказуемый мой муж.
Я эту встречу друзей запомнила надолго и удивленно...
- А, входите. - сказал мой муж, открыв дверь.
Нет, это нужно понять и представить. Представьте, что вы - муж, давно приехавший домой, вынужденный помогать учить уроки детям, разогревать ужин, доить корову - пока ваша, извините, супруга, где-то, извините, шляется.
И тут она встает на пороге вашего дома - рука об руку с мужчиной, в одной руке держащем барсетку, в другой нервно вертящем брелок с ключами от автомобиля.
Вы открываете дверь, отступаете в сторону, и любезно оговариваете:
- А, входите...
Без агрессии!
Действительно любезно!
Дальше больше.
Мы переступили порог, и я произнесла, театрально подняв руку, как юный Пушкин перед глуховатым, но восхищенным Державиным:
- Ну! Узнавай его! Это я его к тебе привезла!
Муж мигнул, полез за очками, нацепил их на нос, и сказал настолько спокойно, как будто он этой встречи ждал всю жизнь, но был при этом уверен, что рано или поздно она обязательно состоится:
- Да чего ж там узнавать? Сережа Иванов. Совсем не изменился.
- Ну, ты даешь! Такой же невозмутимый, как и был. - сказал Сережа Иванов, и они обнялись.
Сережа был невозмутимым только с незнакомыми.
- Особенно - с незнакомыми женщинами! - подчеркнул он.
И раскрывался перед теми, кого он считал друзьями. Он считал нас друзьями. Он сиял глазами, блестел орденом, который я время от времени навешивала ему на грудь, подчеркивая то, что встреча друзей произошла благодаря его галантности и моей привычке опаздывать на электричку.
Мы славно посидели в тот вечер.
Сережа много говорил о своем деле. Дело было крепким, на крепкость этого дела работало уже несколько десятков людей.
Мы не удивлялись. У него была хватка.
На четвертом курсе, когда мальчишки должны были сдать определенный экзамен на мужественность
(и не видеть им уважения - буде не справятся они с этим экзаменом, впрочем, таких почти не было, и имена их пусть останутся неизвестными, то-есть, забытыми потомками)
- собрать своими руками магнитофон, а потом собрать второй и подарить своей девушке...
он не просто собрал магнитофон, второй, десятый...
а наладил такую оптовую торговлю дешевыми магнитофонами, что вынуждена была вмешаться дирекция.
Но как она вмешалась - так и забыла о своем вмешательстве, и мы уже тогда удивлялись. Наша дирекция устанавливала немалые расценки на свою забывчивость...
Но я и не об этом хотела сказать. И не о заднице своей - умной и хитрой, с Песни о которой я начала рассказ этот. И не о Моцарте, и беге времени. Даже не о муже своем невозмутимом я хотела сказать, конечно.
Чего о нем говорить?
Кроме того, что я по прежнему его не знаю досконально, и в этом прелесть...
Сережа Иванов был человеком не нашего круга.
Он был человеком круга моего брата - брата, быстро забывшего о нашем общем небогатом детстве, лишь выскочил он, брат мой, из нашего круга (или я не вошла в его круг).
А Сережа и брат мой были из тех ребят, которые в девяностых богатели быстро, иногда ставя на кон все, что наработали, проигрывая это все за ночь, потом мгновенно, к утру, возвращая и приумножая.
А мы...
А что мы. Мы были из другого круга.
На те деньги, которые Сережа и брат мой могли отдать случайному парнишке-мойщику автомобильных окон (просто так отдать, чтобы похвастать перед друзьями) - мы с мужем и детишками могли жить месяц.
Сережа это понимал, конечно. И в его барсетке, как он потом когда-то признавался мне - лежала в тот вечер огромная для нас, а для него - привычная ежедневная сумма.
Он не мог нам предложить ничего из этой суммы, конечно. Нельзя так обижать друзей.
Мы не могли даже представить, что он нам может что-то предложить. Мы знали, что он не станет нас так обижать.
У Сережи была жена, дочь, музыка, бизнес и друг.
Не мой брат. Моего брата все называли другом. Так было престижно.
У Сережи был настоящий друг, вместе с которым они вели бизнес - вместе прогорая, отстреливаясь и отбиваясь от рэкетиров, опять обогащаясь...
Он почему-то очень хотел нас познакомить со своим настоящим другом. Но не сложилось - в тот единственный визит, который мы нанесли его семье - в полном составе своей семьи.
И в тот второй визит, ответный, который Сережа нанес своей семьей - нашей семье.
Нам жилось тогда очень трудно. Мы заняли денег, чтобы принять его семью достойно.
У нас и у него были четырехкомнатные квартиры.
Наша - древняя, родительская, заполненная перекошенной от сырости мебелью(в те годы у нас отключили центральное отопление, а стационарное провести мы не могли, и ютились зимами в одной комнатке, обогревая ее электрическими каминами, а остальные комнаты цвели углами, скрипели половицами...)
У него - новая квартира, отремонтированная в загадочном тогда стиле евро, с обогревателем, которым он особо гордился - такой израильский, который нагревает воду мгновенно...
В одной из комнат стояли огромные колонки, музыкальный центр, полки с дисками, кассетами и отдельный стеллаж с уже тогда устаревшими, но ценимыми им как раритет - пластинками. Из мебели только диван. Огромный диван, предназначенный для слушания музыки, возлежа на нем.
Он так хотел с нами дружить! Так сияли его глаза, когда он показывал нам свою коллекцию музыки...
Он всегда ценил редкостные записи. У него даже на четвертом курсе не было девушки, но были такие музыкальные альбомы, за которыми гонялась продвинутая городская молодежь, и которые именно из его рук расходились по городу.
Еще он ценил возможность эту музыку дарить, делиться с друзьями тем, что он раздобыл, раскопал, достал...
Ну, а тем, кто не был его другом - он эту музыку продавал.
Я лежала на диване и слушала, слушала...
Я мечтала о такой музыкальной комнате и такой коллекции. Он радовался, когда я угадывала саундтрек. Он даже пообещал нам переписать свои диски - на наши кассеты. Мы тогда еще слушали магнитофон.
Боже - мы даже не представляли тогда, что музыку можно будет слушать через компьютер!
Он уже представлял себе это...
Нам было трудно с ним дружить.
Он был из другого круга.
Слушать прекрасную музыку мне мешали постоянно грызущие мысли - чем кормить детей, как лечить их, где найти работу.
Мой муж получал такую маленькую зарплату...
Другие не получали зарплат вообще.
Это было сложное время.
Сережа не мог, наверное, дать работу моему мужу - хотя у него было собственное производство, и он гордо рассказывал нам о зарплатах, которые они с другом выплачивают подчиненным. Мы восхищенно ахали. Суммы были редкостными. Мы гордились Сережей.
Но, наверное, отношения работодатель-подчиненный испортили бы дружбу - наверное, он так думал. И мой муж, наверное, считал так же.
Нам было трудно и неудобно приезжать к нему с детьми.
Дети были маленькими. Они могли ляпнуть что-то, например:
- А что такое салями?
Действительно...
Салями у нас не было. Была простая пища, которую мы сами выращивали.
Мы перестали видеться. Мы так решили, не он.
Нам было жаль терять этот восторг, горящие его глаза - но мы не могли. Потому что не были людьми его круга.
... Мы увиделись снова лет через семь. Мы сами его нашли. Нам понадобилась, наверное, какая-то редкостная музыка.
Или просто захотели его увидеть.
Или...
Ну да, мы стали жить несколько лучше. Брат-барин наконец помог нам. Помог именно так, как нужно помогать в таких случаях - дал небольшую сумму, которую мы вложили в небольшое дело.
И начали получать небольшую прибыль.
А потом - побольше.
И мы решили позвонить нашему Сереже Иванову.
Подумали, может быть, что теперь сможем относительно ровно общаться. Может, наши круги слегка сомкнулись? - подумали мы.
Наши круги сомкнулись более плотно, чем мы думали.
Он почти разорился, и его производство закрылось.
Я позвонила ему, и он назначил встречу в своем кабинете на чужом производстве. Я приехала, меня встретила секретарь в общей приемной - такая секретарь на три кабинета.
Она извинилась, попросила обождать, пока Сергей Иваныч освободится.
Я подождала, потом меня провели в кабинет. Он был одним из заместителей руководителя. Тоже неплохо.
Я вошла в маленький кабинет, и навстречу мне поднялся маленький мой рыцарь.
Я посмотрела в его глаза, и поняла, что он умер. Мы о чем-то начали говорить, я хвастала, конечно, мне было чем похвастать. Детьми, конечно. Он с удовольствием слушал. Его глаза не были пустыми.
... Они были бездонными. В такие глаза нельзя смотреть. Я уже встречала такие глаза, и знала, что это глаза мертвых людей.
И я спросила, конечно - я разве могу удержаться:
- Сережа, ты стал мертвым. Кто убил тебя? - спросила я, дура такая, своего вечернего рыцаря, и задница моя глупая только успела пискнуть мне - молчи!
Я не послушала свою задницу. Слишком стала самоуверенной я.
Он рассказал спокойно и невозмутимо. Он стал таким невозмутимым, знаете.
У него умер друг, тот, с которым они вместе работали, отстреливались и так дале...
Дале...
Пока он просто взял - и умер.
И тогда Сережа тоже умер. Он живет и пытается работать, несмотря на то, что разорен, и что на нем теперь долги, и две семьи - своя и семья друга. Он должен еще дать образование своему ребенку и ребенку друга.
А больше ему в жизни ничего не надо.
Ну, кроме музыки, конечно.
Мне было горько слушать его, я не могла смотреть в его глаза. И задница моя попискивала:
- Дура, я же тебя предупреждала!
... Мы опоздали к нему, пытаясь догнать?
Он не подал нам руку вовремя, чтобы мы как-то догнали его?
Или он думал, что просто дружить - это просто?
Без комплексов, без унизительного ощущения неровности. Колоссальной неровности.
Спокойно и невозмутимо он отвечал на мои вопросы, а мне казалось, что он чего-то не простил.
Наверное, мне казалось...
Я встала, собираясь уходить. Он решил меня подвезти.
Мы сидели в его Таврии, и курили - он Кэмел, я Винстон. Уже давно нельзя было купить Данхилл.
Сначала он исчез из продажи вовсе, потом появился - но уже не такой, хотя очень дорогой.
- А Кэмел в такой же цене! - пошутил он.
- Не может быть в такой же. Прошла инфляция.
- Ну, разве что инфляция.
- Мне пора. - сказала я. - Ты приезжай к нам. Видишь, наш дом совсем недалеко от твоей работы.
- Я приеду. - серьезно сказал мой маленький вечерний рыцарь. - Сейчас я не могу зайти, но я приеду.
Я открыла дверцу.
- Ты видела фильм "Мертвец"? - спросил он.
- Дети видели. Я еще нет.
- А детям он как?
- Дети в восторге.
- Правильные дети. - с удовольствием сказал он. - Но ты посмотри этот фильм. Он о человеке, который мертв. Он еще жив, но уже мертвец. Просто ему нужно пройти свой путь. Это фильм обо мне.
- Я посмотрю. - пообещала я.
- Там хорошая музыка. - улыбнулся он.
И уехал.
Я очень хочу его увидеть.
Я не верю, что можно разминуться НАСТОЛЬКО.
Я посмотрела фильм "МЕртвец". Там хорошая музыка.
...........
"- Я нашел табак.
- Это табак для твоего путешествия."
("Мертвец")
Как обычно.
И, как обычно - я выскочила на окраину города, там начиналась моя дорога длиною в двадцать километров.
Не бзди! - сказала я себе, как обычно.
Действительно, чего бздеть? Не слишком холодно. Теплая осень.
Машинки бегают. Трасса оживленная.
Машинки разные, сидят в них за рулями люди разные, иногда весьма озабоченные, реже - просто ищущие приключений, и это могло бы быть опасно - но я бродяга опытный. С мужчинами я умею разговаривать.
Мужчинами управлять нетрудно. Попадаются, конечно, типы сложные, не желающие укладываться в общие рамки - ну, тогда можно вызвать у них приступ внезапной импотенции - в целях самосохранения. Это я тоже умею.
Нет, не бить, что вы. Как можно бить мужчину? Особо если цель твоя - самосохранение.
Женщины, наше оружие - слово!
Если его цель - совратить тебя, внезапно-вожделенную, а твоя цель - вывернуться и оставить в его руках никоим образом не кусочек блузки, не сумочку, а нечто большее - смутную тоскливую память о тебе...
... то это несложно, скажу я вам. Тренинги проводить не буду. Вы и сами все умеете. Надеюсь.
К тому же моя цель была еще более сложной, чем вывернуться и оставить тоску, добравшись как-то все же домой.
Можно сказать - разветвленной была моя цель.
Как та разветвленная дорога, что ждала меня.
Потому что не бздеть мне можно было километров тринадцать. Там, где трасса культурная, оживленная, межобластная, уточним так.
А дальше нужно было выйти, вежливо поблагодарить, перейти железнодорожный переезд - и бздеть!
Бздеть, дрожа и молясь всем богам, которых вспомнишь. Потому что за переездом начинались семь километров дорожки полевой, сельской, вьющейся среди густых лесополос. Дорожки, ГАИшниками даже нелюбимой.
Дорожка эта проходила между четырьмя населенными пунктами, а население там было специфическим, работающим в основном по обслуживанию тюрем, колоний и поселений. Поселенцы (отсидевшие в тюрьмах и колониях ЗэКа) тоже составляли изрядную часть населения этих пунктов.
Везде люди - скажете вы. И будете правы.
Но людей-то как раз и не было. Потому что каждый поселочек находился далеко от трассы, настолько, что твоего крика в случае чего никто не услышит. А если услышит - побежит быстренько к двери, и запрет ее покрепче.
Преодолевать семь километров приходилось как правило пешком. Автомобили здесь были редки. А те, что пробегали мимо - пробегали мимо. Даже свои, узнав тебя, очень часто пробегали мимо.
Объясняя потом:
- Прости, загружен был.
Все понятно. Дорожка противная. Не принято останавливаться.
Так вот. Цель моя была, как обычно, совершенно шкурной. Подняв руку в начале пути, вычислить такую машину, с водителем которой у тебя проблем будет минимум - и это была программа-минимум...
и сесть в такую машину, водитель которой, прекрасно зная очарование твоих родимых семи километров, скажет:
- Да разве ж я позволю, чтобы вы шли пешком по таким местам!
круто повернет, отходя от своего прямого межобластного маршрута, переедет через этот железнодорожный переезд, и подарит тебе семь километров (для него - четырнадцать, потому что ему придется возвращаться на свой путь праведный, с которого его сбило твое вечернее опоздание и собственная галантность) - и это была программа-максимум, единственно приемлемая для меня.
Скажу вам честно. Опаздывала я часто.
Честно скажу вам - семь километров пешком я ходила редко.
Еще добавлю - мужчины галантны. Чаще всего.
Когда ими правильно управляют. Но ЭТОГО я вам не говорила.
Тренингов не будет. Но, дам подсказку, иногда я простаивала на окраине города час-полтора, игнорируя остановившиеся в мою честь автомобили, качая головой, нет, мол, и не просите, не поеду - ожидая именно тот, который мне и будет нужен, галантный и милосердный.
Как я его вычисляла? А черт меня знает!
Задницей.
Умная она у меня. Иногда.
... В тот вечер стояла я недолго. Нужный мне автомобиль подъехал ко мне мгновенно. Он был спортивный, и очень недешево красивый.
Я не скажу его марку. Не умею. Я только недавно научилась отличать "Запорожец".
Теперь работаю над следующей маркой. У меня много впереди открытий, пока я дойду до Бентли, к примеру.
Одним словом, блистала машинка красотой снаружи и изнутри. Водитель за рулем сидел такой...
ну очень такой.
Нет, вы не поняли. Начну сначала, но тренингов не будет.
Описывать внешность в таком случае бесполезно. Вы сделаете неправильные выводы о моем вкусе, или начнете пользоваться моими наработками, а они подведут, потому что дело не в этом.
Внешность, одежда в таких случаях не имеют никакого значения. Вообще не смотрим на это!
(к примеру, этот водитель был щупленьким, остроносым, одетым в славный свитерок - очень скромный свитерок, оооооочень. Таких свитерков тогда было на область раз-два и все! У моего брата-барина был такой свитерок. В Германии он одевал себя и свою семью, приезжая туда весной, в отличие от Франции, в которую он наведывался осенью, а Новый год любил встречать в Испании)
Итак, ни лицо, ни состояние мышечной массы, ни одежда или же соответствие освежителя воздуха в автомобиле дезодоранту хозяина автомобиля не имеют значения.
Важна готовность к подвигу.
"21.30 - подвиг" - вот что должно висеть на лобовом стекле искомого и ожидаемого автомобиля и на водительском челе.
Вот он едет домой, рыцарь наш, или в командировку, а на лице его написано:
"Блин, скоро вечер закончится, а я еще не совершил свой сегодняшний подвиг!"
Это наш водитель, и наш автомобиль. Берем его смело, распахиваем дверцу, садимся в салон с видом решительным, потому что нас ему Бог послал, как воплощение необходимого для его честной и великодушной рыцарской души, Подвига.
Ну, или готовность к внушению должна быть написана на мужественном лице его - но это уж совсем крайний случай. Подвиг - красивее и благороднее.
Лицо хозяина машинки данной не было лицом рыцаря, изнемогающего в поисках Подвига - например, Прекрасной Дамы, которую нужно спасти сегодня от дракона и притарабанить в ее родовый замок, или хотя бы старушки, которую желательно перевести куда-то, как бы она ни сопротивлялась.
Мой сегодняшний рыцарь к подвигам не стремился.
Он скучающе посмотрел на мою весьма неплохую ногу, с которой я начала восхождение в его машинку.
Потом закурил скромный Кэмел настолько непринужденно, что о его степени внушаемости можно было не думать.
Он был вообще невнушаем. Неуправляем. И не рыцарь.
Спрашивается, почему я села?
Ааааааа.....
Вы таки хотите тренинг?
Тренинга не будет.
А села я потому, что мне так сказала моя задница. А задница моя сказала мне, что именно эта машинка сейчас легко и непринужденно привезет меня к моему родовому замку - без лишних слов и посяганий.
Не бзди! - сказала задница.
Откуда она знала?
А черт ее знает!
Он протянул мне Кэмел, я испугалась (я очень боюсь Кэмел), и достала Данхилл.
Я почему достала Данхилл?
Потому что он тогда был мне по карману. Не потому что я была такой уж богатой, а потому что места знать надо! Такие места, где Данхилл был, и был он тогда недорог.
Водитель хмыкнул:
"Места знаем, небось!" - подумал он.
Я покивала, подумав:
"... но не скажем"
- Да и не надо. - ответил он. - Я - только Кэмел. Я всегда курю Кэмел, даже в самые плохие времена.
- У вас бывают плохие времена? - спросила я, чтобы что-то спросить. Машинально спросила.
- У всех бывают плохие времена. - ответил он спокойно. - У вас вот время для прогулок неважное.
- Кой черт прогулки! - ответила я, не играя, искренне ответила.
Всегда отвечайте искренне. Никогда не играйте. Это говорит вам моя задница.
Лучший рэкет - честность.
Так повторяет для вас моя умная задница - но тренинга не будет...
- Кой черт прогулки! - ответила я с досадой. - На электричку опоздала.
- Бывает. - сказал он. - Я еду в N. А вам куда?
Я назвала населенный пункт с моим родовым замком, который был совсем не по пути для него.
- Я отвезу. - спокойно сказал он.
- Спасибо. - без лишних изъявлений сказала я.
Вы поняли, в чем фишка моей задницы? Откуда она знала?
Поняли - да вы что?
А я до сих пор не понимаю...
Но я ведь совершенно о другом. Я не для Песни Песней о моей Хитрой и Умной Заднице начала этот запев.
... Он мне что-то, кого-то, где-то - смутно напоминал. Словно забытый запах потревожил мои ноздри.
Мало ли кто нам кого напоминает?
Красивая машина проехала тринадцать километров, повернула к переезду, и встала перед шлагбаумом.
Этот шлагбаум всегда закрывался перед транспортом, в котором я подъезжала к нему. Более того, как только я подходила к этому шлагбауму пешком - он тут же закрывался. Я даже не представляю такого, чтобы вот я подъехала - а шлагбаум поднят.
Мой брат-барин (тысячи гектаров земли, парк сельскохозяйственных машин, три села батраков сезонных и полсела постоянных), хулиган изрядный, в таких случаях говорил:
- А, не такой уж он и шлагбаум! - и объезжал его на своем Джипе.
Ааааааааааа.....
Вот вы меня и поймали! Я знаю Джип. Ну, это такая дура на высоких колесах, да? И очень быстрая такая.
Джип я от Запорожца отличу...
Он слушал что-то джазовое. Что-то сложное, авангардное, звучало в его прекрасном салоне...
Потом он покосился на меня, и переставил диск.
- Не надо. - Попросила я, услышав другую музыку и поморщившись.
- Не нравится? - спросил он, как будто ждал такой просьбы.
- Не нравится диссонанс. 40-я Моцарта для вас слишком банальна.
- Ух ты! - восхитился он. - Да, я для вас поменял музыку. То, что слушаю я, не каждый выдержит.
- Ну, да. - покивала я. - Мы, доярки, обычно выше Моцарта не подымаемся.
- Ну, ничего себе доярка! - снова восхитился он, и быстренько оттарабанил дифирамбы моей внешности - тезисно, но с должным восхищением.
- Почему доярка? - переспросил он.
- Ну, в селе живу...
туманно объяснила я.
Мы похохотали.
(Я же не стала ему объяснять, что решительно тороплюсь домой по той еще причине, что у меня корова недоена. Зачем?)
- Я неплохо знаю ваш поселочек. У меня там дружок живет. Бываю иногда. - объяснил он.
- А кто дружок ваш? - спросила я.
Я уже, кажется, знала ответ. Этот дружок был "дружком" у каждого второго - и только потому, что назвать его другом было престижно, и его хотелось называть другом даже тем, чьи имена он вспоминал с трудом. Я проверяла.
Он охотно назвал имя и фамилию дружка. Я кивнула. Ну, да, я так и думала.
- Знаете его? - настойчиво спрашивал он.
- У нас все друг друга знают. Но именно ЕГО знать невозможно. Слишком непростой человек. Я вот знаю его с рождения, выросли вместе - а не знаю, на что он способен - до сих пор!
Он с веселым удивлением смотрел на меня.
- Мой брат. - объяснила я.
- Ничего себе! - развеселился он. - Так это я везу домой сестру своего друга!
- Да вы просто спасаете сестру своего друга от злых зэков, и, может, даже, волков! - наконец повесила я ему на грудь орден за сегодняшний Подвиг.
Ему не нужен был орден, он отмахнулся от осознания Подвига.
- Я бы отвез все равно. Нельзя женщинам ходить ночью по таким дорогам. А скажите...
замялся он.
- Скажите... Вы, наверное, всех там знаете?
- Нуууу... Конкретней? Как ее зовут? - я проявила понимание.
- Не ее. Его. - сказал он и снова замолчал.
Гм...
- Его? Бывает... - я намекнула весело на понимание ТАКОГО вопроса.
Ну, он был тормоз! Мои шутки доходили до него долго. Но падали весомо, и оценивал он их с удовольствием.
Мы снова похохотали.
Перед шлагбаумом бегал местный паровозик, занимаясь маневрированием.
Мы ждали, пока закончатся маневры.
Я слушала его джаз, снова сменивший Моцарта, он думал...
- Я учился когда-то вместе с одним парнем...
- Где учился?
Он назвал учебное заведение.
Я насторожилась.
- Мы жили в одной комнате в общежитии. Не то чтобы дружили, но этот парень - единственный, с кем из однокурсников я хотел бы встретиться. - объяснял он.
Он был явный и страшный зануда. Все понятно. В этом учебном заведении все были занудами. А именно наш поселочек там был представлен тремя парнями, и все они учились на одном курсе.
- Имя, сестра, имя! - не выдержала я.
И он назвал имя и фамилию.
И вопросительно посмотрел на меня - знаю ли?
Я внимательно посмотрела на него, и удивилась.
Я удивилась тому, как меняют людей какие-то пятнадцать лет.
С другой стороны - меня-то он тоже не узнал.
- Понимаешь, Сережа Иванов...
так начала я.
Он подпрыгнул на водительском сидении и удивленно уставился на меня.
- Понимаешь, этот тип тоже личность сложная. Его мне тоже трудно знать досконально, даже за пятнадцать лет совместной жизни я не узнала его - хотя встречу я вам устрою. Если хочешь.
Ну, он был тормоз!
- Аааааа..... Откуда? Вы? Меня?....
... он жил в одной комнате общежития вместе с моим будущим мужем. И всегда так любезно вылетал из комнаты, когда я приходила к ним - забрать очередной чертеж.
Ну, надо же нам где-то целоваться! - по-рыцарски понимал он.
Он на самом деле всегда был рыцарем, да.
Только стеснялся это показывать.
- Так это ты??? Так это я везу домой не просто сестру моего друга, но еще и жену моего второго друга??? - рулил он, восхищенно восклицая.
(я грустно думала, что корова, похоже, останется недоеной)
Корову любезно подоил мой муж.
Непредсказуемый мой муж.
Я эту встречу друзей запомнила надолго и удивленно...
- А, входите. - сказал мой муж, открыв дверь.
Нет, это нужно понять и представить. Представьте, что вы - муж, давно приехавший домой, вынужденный помогать учить уроки детям, разогревать ужин, доить корову - пока ваша, извините, супруга, где-то, извините, шляется.
И тут она встает на пороге вашего дома - рука об руку с мужчиной, в одной руке держащем барсетку, в другой нервно вертящем брелок с ключами от автомобиля.
Вы открываете дверь, отступаете в сторону, и любезно оговариваете:
- А, входите...
Без агрессии!
Действительно любезно!
Дальше больше.
Мы переступили порог, и я произнесла, театрально подняв руку, как юный Пушкин перед глуховатым, но восхищенным Державиным:
- Ну! Узнавай его! Это я его к тебе привезла!
Муж мигнул, полез за очками, нацепил их на нос, и сказал настолько спокойно, как будто он этой встречи ждал всю жизнь, но был при этом уверен, что рано или поздно она обязательно состоится:
- Да чего ж там узнавать? Сережа Иванов. Совсем не изменился.
- Ну, ты даешь! Такой же невозмутимый, как и был. - сказал Сережа Иванов, и они обнялись.
Сережа был невозмутимым только с незнакомыми.
- Особенно - с незнакомыми женщинами! - подчеркнул он.
И раскрывался перед теми, кого он считал друзьями. Он считал нас друзьями. Он сиял глазами, блестел орденом, который я время от времени навешивала ему на грудь, подчеркивая то, что встреча друзей произошла благодаря его галантности и моей привычке опаздывать на электричку.
Мы славно посидели в тот вечер.
Сережа много говорил о своем деле. Дело было крепким, на крепкость этого дела работало уже несколько десятков людей.
Мы не удивлялись. У него была хватка.
На четвертом курсе, когда мальчишки должны были сдать определенный экзамен на мужественность
(и не видеть им уважения - буде не справятся они с этим экзаменом, впрочем, таких почти не было, и имена их пусть останутся неизвестными, то-есть, забытыми потомками)
- собрать своими руками магнитофон, а потом собрать второй и подарить своей девушке...
он не просто собрал магнитофон, второй, десятый...
а наладил такую оптовую торговлю дешевыми магнитофонами, что вынуждена была вмешаться дирекция.
Но как она вмешалась - так и забыла о своем вмешательстве, и мы уже тогда удивлялись. Наша дирекция устанавливала немалые расценки на свою забывчивость...
Но я и не об этом хотела сказать. И не о заднице своей - умной и хитрой, с Песни о которой я начала рассказ этот. И не о Моцарте, и беге времени. Даже не о муже своем невозмутимом я хотела сказать, конечно.
Чего о нем говорить?
Кроме того, что я по прежнему его не знаю досконально, и в этом прелесть...
Сережа Иванов был человеком не нашего круга.
Он был человеком круга моего брата - брата, быстро забывшего о нашем общем небогатом детстве, лишь выскочил он, брат мой, из нашего круга (или я не вошла в его круг).
А Сережа и брат мой были из тех ребят, которые в девяностых богатели быстро, иногда ставя на кон все, что наработали, проигрывая это все за ночь, потом мгновенно, к утру, возвращая и приумножая.
А мы...
А что мы. Мы были из другого круга.
На те деньги, которые Сережа и брат мой могли отдать случайному парнишке-мойщику автомобильных окон (просто так отдать, чтобы похвастать перед друзьями) - мы с мужем и детишками могли жить месяц.
Сережа это понимал, конечно. И в его барсетке, как он потом когда-то признавался мне - лежала в тот вечер огромная для нас, а для него - привычная ежедневная сумма.
Он не мог нам предложить ничего из этой суммы, конечно. Нельзя так обижать друзей.
Мы не могли даже представить, что он нам может что-то предложить. Мы знали, что он не станет нас так обижать.
У Сережи была жена, дочь, музыка, бизнес и друг.
Не мой брат. Моего брата все называли другом. Так было престижно.
У Сережи был настоящий друг, вместе с которым они вели бизнес - вместе прогорая, отстреливаясь и отбиваясь от рэкетиров, опять обогащаясь...
Он почему-то очень хотел нас познакомить со своим настоящим другом. Но не сложилось - в тот единственный визит, который мы нанесли его семье - в полном составе своей семьи.
И в тот второй визит, ответный, который Сережа нанес своей семьей - нашей семье.
Нам жилось тогда очень трудно. Мы заняли денег, чтобы принять его семью достойно.
У нас и у него были четырехкомнатные квартиры.
Наша - древняя, родительская, заполненная перекошенной от сырости мебелью(в те годы у нас отключили центральное отопление, а стационарное провести мы не могли, и ютились зимами в одной комнатке, обогревая ее электрическими каминами, а остальные комнаты цвели углами, скрипели половицами...)
У него - новая квартира, отремонтированная в загадочном тогда стиле евро, с обогревателем, которым он особо гордился - такой израильский, который нагревает воду мгновенно...
В одной из комнат стояли огромные колонки, музыкальный центр, полки с дисками, кассетами и отдельный стеллаж с уже тогда устаревшими, но ценимыми им как раритет - пластинками. Из мебели только диван. Огромный диван, предназначенный для слушания музыки, возлежа на нем.
Он так хотел с нами дружить! Так сияли его глаза, когда он показывал нам свою коллекцию музыки...
Он всегда ценил редкостные записи. У него даже на четвертом курсе не было девушки, но были такие музыкальные альбомы, за которыми гонялась продвинутая городская молодежь, и которые именно из его рук расходились по городу.
Еще он ценил возможность эту музыку дарить, делиться с друзьями тем, что он раздобыл, раскопал, достал...
Ну, а тем, кто не был его другом - он эту музыку продавал.
Я лежала на диване и слушала, слушала...
Я мечтала о такой музыкальной комнате и такой коллекции. Он радовался, когда я угадывала саундтрек. Он даже пообещал нам переписать свои диски - на наши кассеты. Мы тогда еще слушали магнитофон.
Боже - мы даже не представляли тогда, что музыку можно будет слушать через компьютер!
Он уже представлял себе это...
Нам было трудно с ним дружить.
Он был из другого круга.
Слушать прекрасную музыку мне мешали постоянно грызущие мысли - чем кормить детей, как лечить их, где найти работу.
Мой муж получал такую маленькую зарплату...
Другие не получали зарплат вообще.
Это было сложное время.
Сережа не мог, наверное, дать работу моему мужу - хотя у него было собственное производство, и он гордо рассказывал нам о зарплатах, которые они с другом выплачивают подчиненным. Мы восхищенно ахали. Суммы были редкостными. Мы гордились Сережей.
Но, наверное, отношения работодатель-подчиненный испортили бы дружбу - наверное, он так думал. И мой муж, наверное, считал так же.
Нам было трудно и неудобно приезжать к нему с детьми.
Дети были маленькими. Они могли ляпнуть что-то, например:
- А что такое салями?
Действительно...
Салями у нас не было. Была простая пища, которую мы сами выращивали.
Мы перестали видеться. Мы так решили, не он.
Нам было жаль терять этот восторг, горящие его глаза - но мы не могли. Потому что не были людьми его круга.
... Мы увиделись снова лет через семь. Мы сами его нашли. Нам понадобилась, наверное, какая-то редкостная музыка.
Или просто захотели его увидеть.
Или...
Ну да, мы стали жить несколько лучше. Брат-барин наконец помог нам. Помог именно так, как нужно помогать в таких случаях - дал небольшую сумму, которую мы вложили в небольшое дело.
И начали получать небольшую прибыль.
А потом - побольше.
И мы решили позвонить нашему Сереже Иванову.
Подумали, может быть, что теперь сможем относительно ровно общаться. Может, наши круги слегка сомкнулись? - подумали мы.
Наши круги сомкнулись более плотно, чем мы думали.
Он почти разорился, и его производство закрылось.
Я позвонила ему, и он назначил встречу в своем кабинете на чужом производстве. Я приехала, меня встретила секретарь в общей приемной - такая секретарь на три кабинета.
Она извинилась, попросила обождать, пока Сергей Иваныч освободится.
Я подождала, потом меня провели в кабинет. Он был одним из заместителей руководителя. Тоже неплохо.
Я вошла в маленький кабинет, и навстречу мне поднялся маленький мой рыцарь.
Я посмотрела в его глаза, и поняла, что он умер. Мы о чем-то начали говорить, я хвастала, конечно, мне было чем похвастать. Детьми, конечно. Он с удовольствием слушал. Его глаза не были пустыми.
... Они были бездонными. В такие глаза нельзя смотреть. Я уже встречала такие глаза, и знала, что это глаза мертвых людей.
И я спросила, конечно - я разве могу удержаться:
- Сережа, ты стал мертвым. Кто убил тебя? - спросила я, дура такая, своего вечернего рыцаря, и задница моя глупая только успела пискнуть мне - молчи!
Я не послушала свою задницу. Слишком стала самоуверенной я.
Он рассказал спокойно и невозмутимо. Он стал таким невозмутимым, знаете.
У него умер друг, тот, с которым они вместе работали, отстреливались и так дале...
Дале...
Пока он просто взял - и умер.
И тогда Сережа тоже умер. Он живет и пытается работать, несмотря на то, что разорен, и что на нем теперь долги, и две семьи - своя и семья друга. Он должен еще дать образование своему ребенку и ребенку друга.
А больше ему в жизни ничего не надо.
Ну, кроме музыки, конечно.
Мне было горько слушать его, я не могла смотреть в его глаза. И задница моя попискивала:
- Дура, я же тебя предупреждала!
... Мы опоздали к нему, пытаясь догнать?
Он не подал нам руку вовремя, чтобы мы как-то догнали его?
Или он думал, что просто дружить - это просто?
Без комплексов, без унизительного ощущения неровности. Колоссальной неровности.
Спокойно и невозмутимо он отвечал на мои вопросы, а мне казалось, что он чего-то не простил.
Наверное, мне казалось...
Я встала, собираясь уходить. Он решил меня подвезти.
Мы сидели в его Таврии, и курили - он Кэмел, я Винстон. Уже давно нельзя было купить Данхилл.
Сначала он исчез из продажи вовсе, потом появился - но уже не такой, хотя очень дорогой.
- А Кэмел в такой же цене! - пошутил он.
- Не может быть в такой же. Прошла инфляция.
- Ну, разве что инфляция.
- Мне пора. - сказала я. - Ты приезжай к нам. Видишь, наш дом совсем недалеко от твоей работы.
- Я приеду. - серьезно сказал мой маленький вечерний рыцарь. - Сейчас я не могу зайти, но я приеду.
Я открыла дверцу.
- Ты видела фильм "Мертвец"? - спросил он.
- Дети видели. Я еще нет.
- А детям он как?
- Дети в восторге.
- Правильные дети. - с удовольствием сказал он. - Но ты посмотри этот фильм. Он о человеке, который мертв. Он еще жив, но уже мертвец. Просто ему нужно пройти свой путь. Это фильм обо мне.
- Я посмотрю. - пообещала я.
- Там хорошая музыка. - улыбнулся он.
И уехал.
Я очень хочу его увидеть.
Я не верю, что можно разминуться НАСТОЛЬКО.
Я посмотрела фильм "МЕртвец". Там хорошая музыка.
...........
"- Я нашел табак.
- Это табак для твоего путешествия."
("Мертвец")
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2009-03-28 07:24 am (UTC)no subject
Date: 2009-03-28 07:50 pm (UTC):)
no subject
Date: 2009-03-28 07:50 am (UTC)Собрание сочинений набирается, однако.
no subject
Date: 2009-03-28 07:51 pm (UTC)А банька какая?
no subject
Date: 2009-03-28 08:20 am (UTC)no subject
Date: 2009-03-28 07:53 pm (UTC)Но вот вопрос - что именно?
Смерть ли живого человека?
Или наши долбаные комплексы, через которые мы не смогли переступить?
Или просто - дороги, которые должны были бы пересечься, а не пересеклись.
no subject
Date: 2009-03-28 08:57 pm (UTC)no subject
Date: 2009-03-28 10:05 am (UTC)no subject
Date: 2009-03-28 01:57 pm (UTC)no subject
Date: 2009-03-30 10:00 am (UTC)no subject
Date: 2009-03-31 01:49 am (UTC)Таня?
Кто это из вас, други мои?