СВЕЧИ...

[diana_ledi]

Завтра вечером - свечи в окнах.
Это красиво.
И это страшно.

Это страшно красиво - ехать по городу, и видеть свечи в окнах.
В первый раз ставить свечу трудно, как всё, что в первый раз - но иначе никак.
Для тех, кто понимает и помнит.

... они не понимают.
И это хорошо. Мне радостно, что в них нет этого. Им не рассказывали это в детстве обязательной страшной сказкой на ночь.
За их плечами нет этого бесконечного кладбища - дядьев, тёть, бабушек и дедушек - у которых не получилось стать дядьями и тётями, бабушками и дедушками.
Им не дали пожить.
У каждого есть за плечами кладбище своего рода - но такое массовое, наверное, есть только у евреев.
евреи тоже ставят свечи в окнах, я слышала...

Это для своих.
Чтобы не заблудились, пришли к своим, давно уже ставшим старыми по сравнению с теми неслучившимися тётями и дядьями, которые умерли детьми однажды. Когда смерть была хозяйкой в доме, за порогом, на улице, за селом, за городом...

... мы понимаем.
Они не поймут.
И это, наверное, хорошо. Им легче жить.
Нам труднее. На наших плечах тяжесть миллионов жизней, которые не случились.

Когда они в очередной раз начнут кричать, что у них было то же самое - спросите их о дне, когда зажигают свечи.
О единственном дне, когда свои мёртвые идут к своим живым.

Потому что там, где были миллионы наглых, быстрых и массовых смертей СВОИХ - там обязательно будут свечи в окнах.
В один день в году.
И это логично.

Это обязательная часть похожих, в принципе, человеческих культурных традиций - свет в окне есть сигнал своим.
Не заблудись.
Мы здесь, мы помним.

Где свечи тех, кто кричит о своих миллионах умерших нагло, массово и ни за что? - их нет.
Наши свечи - в окнах.
Наша память - в огнях свечей.
Их память где? - её нет. А так не бывает, чтобы массовые смерти были, а памяти не сохранилось.
Значит, и не было такого - быстро, нагло, массово, и ни за что.

Как им объяснять? - только наглядно. Иначе понять невозможно.
Но наглядно - жестоко. Поголодай недели две, тогда поймёшь.
Неееет... Не поймёшь. Не всё так просто, погоди.
Чтобы понять до конца - надо поголодать с детьми совместно, со своими кровными детьми, с грудными опять же.
Со стариками.
С беременной женой.
Как желать людям этой наглядности?
Нельзя желать такое, даже для понимания.
Поэтому я рада, что они не понимают.
Не дай Бог вам такого - непонимающие.
Не дай Бог...

На большой перемене Сапожников завтрак достал - два куска булки, а внутри яичница, белые лохмотья. Шишкин сказал:
- Ну-ка дай.
- На, - сказал Сапожников и отдал завтрак. Ну, все сразу поняли - телок. Шишкин откусил, пожевал и сказал:
- Без масла сухо.
И через весь класс шарах бутерброд, об стенку возле классной доски. Все смотрят. Сапожников пошел за бутербродом, нагнулся, а ему пенделя. Но он все же на ногах устоял, бутерброд поднял, яичницу, обкусанную шишкинскими зубами, двумя пальцами взял, в фанерный ящик - урну выкинул, а, хлеб сложил и к Шишкину вернулся.
- Попроси, прощенья, - сказал Сапожников.
Все смотрят.
- Я? - спросил Шишкин.
- Ты.
Шишкин ему еще пенделя. Учитель в класс входит:
- В чем дело? Все по местам.



Следующая перемена короткая. Сапожников вытащил обкусанный хлеб, подошел к Шишкину:
- Попроси прощенья.
- Ну, ты... - сказал Шишкин и опять ему пенделя.
- Попроси прощенья, - сказал Сапожников.
Шишкин взял у него хлеб и опять в стенку запустил, как раз когда учитель, входил и все видел.
- В чем дело? По местам. Шишкин, а ну подними хлеб.
Шишкин пошел поднимать хлеб, Сапожников за ним. Когда Шишкин нагнулся, Сапожников ему пенделя. При учителе. Шишкин выпрямился, а Сапожников у него хлеб из руки взял.
- Шишкин, на место, - сказал учитель. - А ты откуда взялся? Я тебя не знаю!
- Из Калязина, - сказал Сапожников.
- А-а, новенький... Плохо начинаешь, - сказал учитель. - На место.
Сапожников весь урок старательно писал арифметику. На другой переменке Шишкин убежал.
На следующее утро Сапожникову дали в глаз перед самой школой - двое подошли и сделали ему синяк. На уроке Шишкин смотрел на доску и улыбался. На переменке Сапожников достал вчерашний хлеб и подошел к Шишкину.
- Попроси прощенья.
Шишкин кинулся на Сапожникова и хотел повалить, но Сапожников не дался. По тетрадке отличницы Никоновой потекли чернила, а на тетради у нее закладка - лепта шелковая, вся промокла. Визгу было на всю Москву. Шишкина и Сапожникова выгнали из класса. Вызвали родителей.
Вечером лампы в классе зажгли над учительским столом только, а остальные не зажигали. За окном городская ночь с огоньками, а в классе полутьма. Мать с Сапожниковым на одной парте. Шишкин с отцом на другой.
- Сапожников, - сказала завуч, - объясни, почему ты ударил Шишкина ногой?
- Он сам знает, - сказал Сапожников. - Пусть попросит прощенья.
- Прощенья?! - рявкнул отец Шишкина. - Прощения?! Его ударили, а ему еще прощенья просить?
- Родители, будьте добры, снимите головные уборы, - сказала завуч.
Мать сняла платок, отец Шишкина кепку.
- Мальчик, - сказал отец Шишкина, - кто ты такой? Может быть, ты фон-барон? Фон-баронов мы еще в двадцать первом в Анапе утопили... Почему сын рабочего человека должен у тебя прощенья просить? А?
- Не у меня, - сказал Сапожников.
- А у кого же? - спросила завуч.
- У хлеба, - сказал Сапожников.
- Как можно у хлеба прощенья просить? - сказала завуч. - Дикость какая-то... Он у вас нормальный ребенок?
- У кого? - спросил отец Шишкина.
- Это его бабушка приучила, - сказала мама. - Он не виноват... Когда хлеб падал на землю, она велела его поднять, поцеловать и попросить у него прощенья... Он так привык, он не виноват.
- Мальчик, - сказал отец, Шишкина, - у тебя хлеб с собой?
- Ага, - сказал Сапожников.
- Дай-ка сюда, - сказал отец Шишкина. И разделил на две половинки, снаружи ссохшиеся, а внутри еще влажные.
- Васька, ешь, - велел отец Шишкину.
- Перестаньте! - вскрикнула завуч.
- Не буду, - сказал Шишкин.
- Не будешь - в глотку вобью, - сказал отец Шишкина. - Ешь.
Шишкин зарыдал и стал есть хлеб.
- Перестаньте мучить ребенка, - сказала завуч.
- Вы извините, товарищ завуч, - сказал отец Шишкина. - Он у вас отучился и ушел, а мне с ним жить.
- Он же сухой... Черт! - давясь, сказал Шишкин.
- Ничего, - сказал отец Шишкина. - Слезами запьешь.
- Пошли... Спасибо, мальчик, - сказал Сапожникову отец Шишкина, и они вышли.

Михаил Анчаров
"Самшитовый лес"


Мой папа всегда быстро поднимал упавший хлеб. Дул на него трижды и целовал.
Поев, крошки со стола сметал - и в рот.
Я смеялась:
- Ты не наелся, папа?
- Это хлеб. - папа отвечал. - Им разве можно наесться?

Папа пережил те годы.
Но знал, сколько наших не пережило. Как знаю я. Как знают многие из нас.
Нам не нужна наглядность.

Им...
ну, разве что ремня.
Ну что-то же надо с ними делать?
Нам с ними жить.

Как минимум по соседству.

Дай Бог, чтобы не ближе, чем по соседству.