diana_ledi | (no subject)

Вчера спохватилась - надо бы поесть!
В День рождения всё как-то некогда было...
Иду к Грише, открываю (Гришей зовут у нас холодильник) - а Гриша мне голодной отрыжкой так - Ик!
И зарычал. От голода должно быть...
Я ему так строго:
- Гриша! Не бузи! У тебя есть перловка и мороженные овощи.
А он мне подмигивает. Намекает на что-то. Ну явно намекает!

Я подошла, пошла взглядом по гришиным полкам - гля!
БА!
Ух ты!
ХУМУС!
привезенный добрейшим Башаром практически из Израиля, следовательно хумус аутентичный, правильный - специально для меня, поскольку я фанат - хумуса, а не Башара, хотя Башар тоже ничего - и стоит он, хумус, а не Башар, хороший мой, весь такой светлого беж цвета, таким ровным мягким слоем распластан в плошке, ой вей...
Ай, Гриша. Ай, маладец! Правильно намекнул.

Беру я хумус, достаю затем тарелку глиняную глазурованную, ложкой зачёрпываю и возлагаю на тарелку гумус, и ровняю, ровняю терпеливо. Но в середине поверхности делаю незначительное углубление. В это углубление вливаю я оливковое масло, пользуясь никоим образом не покупной бутылкой, а токмо кувшинчиком, куда масло я перелила.
Это важно.
И масло я вливаю так, чтобы оно заполнило углубление, но немного выходило за края и растекалось по поверхности хумуса, образовывая незначительное озерцо, выплеснувшееся из берегов. Над поверхностью озера и брегов я встряхиваю перечницу красного переца.
как вдруг, за чем-то поворотившись к Грише -

гля!
Ба!
Ух ты!
Стоит внутре Гриши пакетик. А в нём - сало...
Привезенное Юлей, исключительно для Макара, поскольку он фанат. И лежит сало в том пакетике такое правильное, практически аутентичное, такое, нашпигованное чесноком, посыпанное специями, мягкое и нежное - Куме, ви бачили таке сало, а це ж не сало, це ж щастя! - Куме, та я ж на сало не дивлюся, я його їм!

Беру я два этих продукта и возлагаю их на стол. Затем открываю я хлебницу (она у нас никак не зовётся, и это упущение, потому что у нас даже веник имеет имя, молчу о стиральной машинке и чайнике!) - а там... Там половина буханки чёрного хлеба - того чёрного, который чернее моей жизни, когда истратила я мужнину зарплату, и кисловатый вкус его слаще тех моментов, когда муж приносит внеочередную премию.
И, вдохнув запах этого хлеба - водружаю я его на доску. Достаю затем я нож вострейший - единственный наш острый нож, и начинаю я нарезать ломти, в меру тонко, но не до прозрачности.
Затем я режу ломти на одинаковые небольшие прямоугольники, воображая их основой для эдаких будущих канапэ.

И смазываю часть чёрных хлебных прямоугольников хумусом, а на хлеб оставшийся возлагаю по ломтику сала, краснейшего от специй с боков и белейшего в самой сути своей. А из глубин этой сути кажет мне голову свою изрезанную чеснок - четвертинками зубков.

Тогда укладываю я готовые канапэ на доску (а сверху, повинуясь внезапному озарению, встряхиваю пакет с сухой петрушкой) - и несу к столу. И всё бы хорошо, и так бы я и съела весь этот натюрморт, недоумевая втайне - чего же не хватает в прекрасном, дабы стало оно совершенным? - да Гриша вдруг взрыкивает у меня за спиной, как будто снова намекает, а намёкам Гришиным я привыкла верить, и, уложив канапистую доску на стол - подхожу я к Грише, а лицо моё - всё внимание!
Гриша распахивает дверцу, и, подмигнув, кажет мне полой пиджачной, карманами выстеганной (такие пиджаки были у фарцовщиков, барыг да спекулянтов, которые ходили по рынку и негромко повторяли - Всё есть, подходите, спрашивайте...) - бутылку водки.

А водка правильная, поскольку привозил ея тоже Башар, а Башар, как известно, неправильных водок не возит - в тусклом, как будто запотевшем стекле, увенчанная серебряной шапкой того сложного дозированного приспособления для налития, которое некоторые ещё почему-то называют крышкой - стоит в скромной гордости своей, поскольку и сама она знает о совершенстве своём, и Гриша намекает, а я уже догадываюсь...
И, вспомнив, что во время застолья, посвящённого моему же собственному Дню рождению, я как-то не удосужилась припасть устами сахарными к серебряному источнику совершенства - покачиваю я головой как бы укоризненно, но всё же с благодарностью, обращённой к Грише - и достаю бутылку гордую.
Ба, да она действительно запотевшая! Ай да Гриша, ай да, сукин сын - знал, на что намекал.

Потом извлекаю из буфету рюмку хрустальную, нежно ограненную - и направляю горлышко бутылки в рюмку, фамилию свою громко произнеся, и тонкая прозрачная струйка звенит в хрустале - ровно тридцать граммов.
Отношу хрусталь к столу.
Затем, вымыв руки и переодевшись из домашних одежд в домашне-праздничные - то-есть сменив штанишки и футболку в угоду длинному чёрному платью (декольте между прочим, хоть и домашнее) - присаживаюсь я к столу, готовая прикоснуться к совершенству.

Рюмка хрустальная, налитая вполовину.
Маленькие бутерброды с салом и чёрным хлебом.
И такие же маленькие с чёрным хлебом, покрытым хумусом, оливковым маслом, перецем красным и петрушкой...........
......... как вдруг я понимаю - что-то не то.
Нет совершенства.

и буди я мужчиной - я бы задумалась - то ли трусы надеть, то ли снять крестик?

А так шо ж?..